-- Отлично! -- закричим Ольга. -- Ей сиропа разведи водой -- и тоже отлично будет, -- проворчи Штаубе, откусывая от яблока. Ольга схватила Сережу за руку, потянула на середину бассейна. Сережа завизжал. Вошел Михась. -- Что же это, друг любезный? -- Штаубе щелкнул по бутылке.
-- Михаил Абрамыч, извините ради Бога! -- Михась прижал пухлую ладонь к груди. -- С брютом щас такой напряг, все по валютным барам, нам вообще ничего не дают.
-- Я тебе мешаю? Я порчу тебе настроение? Они смотрели друг на друга через диссертационный заваленный стол. Оленька выпрямилась, пухленький подбородок еЈ приобрЈл твЈрдые очертания. Она сказала чЈтко:
- Гена! - наполнил помещение призыв, и не только незадачливого трепача расправа миновала, но обошло рукоприкладство и Гаганова с Марой, которые, вместо благодарения и молитвы (по неведению и недомыслию, безусловно), лишь смешочки вознесли к небу, любуясь, как коренастый и сноровистый повар, завернув руку за спину превосходящему его и в росте и в весе поэту, вел бунтующего в унизительном полупоклоне к выходу, между прочим как бы интересуясь:
- Глушко!
- Я!
- Пивоварова!
- Я!
- Вантрусов!
- Я!
- Кочиев!
- Я!
За письмом последовал телефонным звонок (из Москвы), спустя два месяца еще один (из Кишинева) и наконец открытка из Алма-Аты: "Жди к начале февраля. Мара" (ага, ну, вот он наконец долгожданный февраль). И действительно, Мара приехала, но увидеть ее, хотя жила она в пяти минутах ходьбы от Николая Островского, было делом непростым. "Шагая с песней" работали над новой программой, и, сбегая с лекций, Штучка мог провести утром час-другой с совсем похудевшей, и оттого еще более милой, подругой.
Марина снова отхлебнула, разглядывая в чае свое отражение. Этого края с небольшой извилистой трещинкой касались губы Сахарова, Орлова, Якунина, Щаранского, Даниэля, Синявского, Владимова, Буковского, Копелева, Роя и Жореса Медведевых. ..
И ОН тоже касался этого края.
Марина вздрогнула, провела языком по трещинке. Вот здесь были ЕГО твердо сжатые губы. ..
-- Ты что задумалась? -- спросила Люся, отправляя в рот тоненький ломтик колбасы.
-- Да так, ничего.
- Я!
Он содрогнулся: за тридцать лет сколько ног! сколько раз! должны были здесь прошаркать, чтобы так истереть камень!