И всЈ-таки разговор сорвался с дорожки. Кто-то вспомнил Рождество сорок четвЈртого года, пять лет назад, тогдашнее наступление в Арденнах, которым немцы единодушно гордились как античным: побеждЈнные гнали победителей. И вспомнили, что в тот сочельник Германия слушала Геббельса.
Рубин, одной рукой теребя отструек своей жЈсткой чЈрной бороды, подтвердил. Он помнит эту речь. Она удалась. Геббельс говорил с таким душевным трудом, будто волок на себе все тяготы, под которыми падала Германия.
КРУПНЫМ ПЛАНОМ, ИНОГДА ПЕРЕМЕЩАЯСЬ, ОБЪЕКТИВ ПОКАЗЫВАЕТ НАМ
то двух, то трех из пяти. Эпическое лицо кавказского горца Магомета, доступное крайностям вражды и понимания (он уже очень не молод).
Точно так же есть две точки зрения на применение на больших высотах кислородных приборов. Надо взойти на вершину, а воздуха не хватает. Воздух разрежен. Кислорода в нем мало. Альпинисты задыхаются, слабеют, ноги становятся ватными. Каждый шаг приходится делать на четыре счета. Воткнуть впереди себя в снег ледоруб, опереться на него и шагнуть к нему -- раз. Три вдоха и три выдоха. Получается четыре счета. На третьем вдохе вытянуть ледоруб и снова воткнуть его впереди себя. Шагнуть к нему -- раз. Три вдоха и три выдоха.
Ох.
Но в учреждении общественного питания, кафе молочном "Чай" не напрасно Валера Додд сидела целых полчаса, свой воспаленный пищевод смягчая общеукрепляющим продуктом, кашей манной, размазней. Испарины холодные приливы и отливы, урчанье подлое внутренних органов совсем, конечно, не уняв, однако, и взор прояснили и плавность некоторую, движеньям столь необходимую, возвратили. Во всяком случае, неловкое, опасное, грозившее последствиями жуткими, копанье- ковырянье вблизи, у края самого гнусного масляного омута не разлитием желчи разрешилось, нет, ложки уверенным маневром в окрепшей настолько руке, чтоб гадость высокомолекулярную желтого, неаппетитного, отвратительного цвета отправить из своей тарелки в забытую чужую, там омывать остатки недоеденного кем-то омлета с ветчиной.
-- Или драматург разве сомневается, как будет принята его пьеса? Объясните, Эрик, почему никогда не проваливаются наши премьеры? Этого страха -- провала премьеры, почему нет над драматургами? Честное слово, я когда-нибудь не сдержусь, заложу два пальца в рот, да как засвищу!
Так вот, ни первых, ни вторых мы в этой главе не разбираем. (Да кто сорвался, как эти два венгра, -- тех сами ортодоксы отсюда отчислят).